И последнее замечание по расследованию «Новой». Там внутри есть ссылка на текст The Bell о том, как «находить сетки в Telegram» при помощи инструментов статистики внутри самого телеграма и сторонних платных программ, анализирующих репосты. Глядя на это подумала, что настоящие связи между каналами и между их админами таким ограниченным количеством инструментов конечно не выяснишь.
Важно найти живых людей и пообщаться с ними, узнать кто с кем общается, кто против кого дружит, кто кого намеренно игнорирует. Причем это реально работает и на микро и на макроуровне и дает более широкую картину телеграм группировок, знаю в том числе и по собственному опыту. Такие вещи не выяснить только с помощью онлайн инструментов. Да и большая часть контекста при таком взгляде попросту ускользает. Меж тем как контекст в таких исследованиях часто играет решающую роль.
Что в очередной раз возвращает нас к методологической боли любого интернет-исследователя, вечным проклятым вопросам из серии «как связаны оффлайн и онлайн» и статьям типа текста Габриэля де Сеты про три лжи цифровой этнографии
Важно найти живых людей и пообщаться с ними, узнать кто с кем общается, кто против кого дружит, кто кого намеренно игнорирует. Причем это реально работает и на микро и на макроуровне и дает более широкую картину телеграм группировок, знаю в том числе и по собственному опыту. Такие вещи не выяснить только с помощью онлайн инструментов. Да и большая часть контекста при таком взгляде попросту ускользает. Меж тем как контекст в таких исследованиях часто играет решающую роль.
Что в очередной раз возвращает нас к методологической боли любого интернет-исследователя, вечным
В начале февраля узнала, что мой любимый секонд хенд на Алабяна закрывается. Аренда стала выше, качество товара хуже, покупателей меньше. Меня расстроила эта новость, поскольку я влюбилась в этот магазин с первого взгляда в тот момент, когда впервые зашла туда в сентябре 2020. Множество классных и оригинальных вещей, включая плюшевого пингвина, которого вы могли неоднократно видеть в этом канале, были куплены там. Да множество и повседневных вещей тоже: я сижу и пишу этот пост в домашних джинсах и футболке, купленных в прошлом году в том же магазине. Он подарил мне много радости и воспоминаний. Бывало, я заходила туда просто так, чтобы побродить среди рядов одежды и посмотреть на покупателей. Так что его утрата стала для меня весьма ощутимой. Но дело не только в вещах.
Сама работа исследователя, работа с источниками и научной литературой лично для меня очень похожа на раскопки в секонде. Оба процесса это охота за случайностью. При нужном стечении обстоятельств оба занятия приносят сокровища и радость. Поясню.
За годы неустроенной жизни в Москве я научилась распознавать классный магазин в первые десять секунд. Цвета, фактуры, запахи, освещение, расположение стоек с одеждой, персонал, фоновая музыка. Есть ли в магазине сокровища в виде бархатных пиджаков, шелковых рубашек и кашемировых свитеров или свален обычный шлак в виде акрила и полиэстера в катышках. Точно также, одним прикосновением научилась определять состав ткани, даже если на вещи нет бирки или она срезана. Если магазин классный и там действительно можно откопать редкие вещи, которых не будет больше ни у кого, я легко могу потерять счет времени, просто перебирая, трогая, примеряя вещи, чтобы, в конце концов, найти ту самую. Мало что развивает интуицию и вкус как подобные поиски.
Схожим образом устроены раскопки в научных источниках. В первые десять секунд, глядя на оглавление или аннотацию, я научилась определять, удастся ли мне выудить из монографии или статьи что-то стоящее или нет. Проходной это текст или уникальный. Стоит ли возвращаться к нему снова и снова или достаточно бегло пройтись один раз. Впишется ли находка в кропотливо собранный и накопленный материал или будет торчать бревном в глазу. Как и в случае с секондом сокровища редки и оттого еще более ценны. В единичных случаях можно залипнуть в тексте на долгие часы, выуживая оттуда ценные наблюдения и методологические ходы. Как и в случае магазинов, такой поиск может быть азартным, утомительным, безуспешным, но те самые редкие находки искупают все, приносят облегчение и радость.
Желаю всем почаще охотиться за случайностью и находить свои сокровища
Сама работа исследователя, работа с источниками и научной литературой лично для меня очень похожа на раскопки в секонде. Оба процесса это охота за случайностью. При нужном стечении обстоятельств оба занятия приносят сокровища и радость. Поясню.
За годы неустроенной жизни в Москве я научилась распознавать классный магазин в первые десять секунд. Цвета, фактуры, запахи, освещение, расположение стоек с одеждой, персонал, фоновая музыка. Есть ли в магазине сокровища в виде бархатных пиджаков, шелковых рубашек и кашемировых свитеров или свален обычный шлак в виде акрила и полиэстера в катышках. Точно также, одним прикосновением научилась определять состав ткани, даже если на вещи нет бирки или она срезана. Если магазин классный и там действительно можно откопать редкие вещи, которых не будет больше ни у кого, я легко могу потерять счет времени, просто перебирая, трогая, примеряя вещи, чтобы, в конце концов, найти ту самую. Мало что развивает интуицию и вкус как подобные поиски.
Схожим образом устроены раскопки в научных источниках. В первые десять секунд, глядя на оглавление или аннотацию, я научилась определять, удастся ли мне выудить из монографии или статьи что-то стоящее или нет. Проходной это текст или уникальный. Стоит ли возвращаться к нему снова и снова или достаточно бегло пройтись один раз. Впишется ли находка в кропотливо собранный и накопленный материал или будет торчать бревном в глазу. Как и в случае с секондом сокровища редки и оттого еще более ценны. В единичных случаях можно залипнуть в тексте на долгие часы, выуживая оттуда ценные наблюдения и методологические ходы. Как и в случае магазинов, такой поиск может быть азартным, утомительным, безуспешным, но те самые редкие находки искупают все, приносят облегчение и радость.
Желаю всем почаще охотиться за случайностью и находить свои сокровища
О стабильности самых нестабильных вещей
Пару месяцев назад засела за изучение архива журнала celebrity studies. Первый номер вышел весной 2010 года, список статей выглядел так: роль телевидения в исследованиях знаменитостей, Барак Обама как воплощение политика и медийной звезды эпохи «текучего модерна», самопрезентация знаменитостей как форма эмоциональной работы и случай Стива Броуди, ставшего национальной звездой после попытки самоубийства при прыжке с Бруклинского моста в 1886 году. Довеском ко всему шла ядовитая статья Грэма Тернера, автора одной из самых цитируемых книг в области «Understanding celebrity» о слабости существующих теоретических подходов в исследованиях знаменитостей, где он задавался вопросом: что новый академический журнал собирается добавить к уже существующему медийному дискурсу вокруг фигуры селебрити, в том числе дискурсу таблоидов.
К слову о таблоидах. Еще до выхода в первого номера в свет, в Independent была опубликована статья под названием «Знаменитости, мозг и статьи, которые вы не увидите в журнале Heat». Автор статьи Мэтью Бэлл, с иронией писал, что в новом журнале, посвященном исследованиям знаменитостей, вы не увидите «сиськи Линдси Лохан крупным планом или эксклюзивных репортажей из дома «Большого брата». Скорее, читатели увидят эссе о росте влияния Джейми Оливера на принятие политических решений. Журнал заочно припечатали как «псевдонаучный», попеняв мимоходом на упадок всей гуманитарной академической науки.
В частности по этой причине исследователи блогинга и интернет знаменитостей уже в начале 2010-х всячески открещивались от celebrity studies и с самого начала создавали собственную методологию и исследовательскую программу. Об этом я в том числе пишу в кандидатской.
Что сказать? Прошло 14 лет, а претензии Тернера и Бэлла до сих пор актуальны: в последних номерах celebrity studies мешанина статей про рестлинг, аутентичность (вечная тема), k-pop, black lives matter, Рианну и Бэнкси. То же самое и по части методов и по части теории, что однако не помешало журналу стать уважаемым, цитируемым и вполне легитимным изданием. Даже в Вышкинский список до сих пор входит
Пару месяцев назад засела за изучение архива журнала celebrity studies. Первый номер вышел весной 2010 года, список статей выглядел так: роль телевидения в исследованиях знаменитостей, Барак Обама как воплощение политика и медийной звезды эпохи «текучего модерна», самопрезентация знаменитостей как форма эмоциональной работы и случай Стива Броуди, ставшего национальной звездой после попытки самоубийства при прыжке с Бруклинского моста в 1886 году. Довеском ко всему шла ядовитая статья Грэма Тернера, автора одной из самых цитируемых книг в области «Understanding celebrity» о слабости существующих теоретических подходов в исследованиях знаменитостей, где он задавался вопросом: что новый академический журнал собирается добавить к уже существующему медийному дискурсу вокруг фигуры селебрити, в том числе дискурсу таблоидов.
К слову о таблоидах. Еще до выхода в первого номера в свет, в Independent была опубликована статья под названием «Знаменитости, мозг и статьи, которые вы не увидите в журнале Heat». Автор статьи Мэтью Бэлл, с иронией писал, что в новом журнале, посвященном исследованиям знаменитостей, вы не увидите «сиськи Линдси Лохан крупным планом или эксклюзивных репортажей из дома «Большого брата». Скорее, читатели увидят эссе о росте влияния Джейми Оливера на принятие политических решений. Журнал заочно припечатали как «псевдонаучный», попеняв мимоходом на упадок всей гуманитарной академической науки.
В частности по этой причине исследователи блогинга и интернет знаменитостей уже в начале 2010-х всячески открещивались от celebrity studies и с самого начала создавали собственную методологию и исследовательскую программу. Об этом я в том числе пишу в кандидатской.
Что сказать? Прошло 14 лет, а претензии Тернера и Бэлла до сих пор актуальны: в последних номерах celebrity studies мешанина статей про рестлинг, аутентичность (вечная тема), k-pop, black lives matter, Рианну и Бэнкси. То же самое и по части методов и по части теории, что однако не помешало журналу стать уважаемым, цитируемым и вполне легитимным изданием. Даже в Вышкинский список до сих пор входит
Taylor & Francis
Approaching celebrity studies
The analysis of celebrity, celebrities and celebrity culture is one of the growth industries for the humanities and social sciences over the last decade. Psychologists warn us of the dangers of ‘ce...
Анни Эрно. Память девушки
Давно убеждена: написать короткую книгу гораздо сложнее, чем длинную. Больше половины моих любимых книг, фаворитов всех времен и народов, короткие: женщина в песках Кобо Абэ, герой нашего времени Лермонтова, дневник неудачника Лимонова, завтрак у тиффани Капоте, кинг-конг теория Депант, метель и день опричника Сорокина, generation p Пелевина, момент Липтрот, camgirls Терезы Сенфт и так далее и так далее. Теперь список пополнила Анни Эрно.
Категорически отказываюсь записывать «Память девушки» в избитый жанр «автофикшн». Скорее это тонкие и очень личные зарисовки о том, как происходит создание автофикшна. О том, как проходит обычно невидимая работа по отбору материала, как работает индивидуальная память, как (вос)создается собственный портрет, когда между тобой и событиями, о которых ты пишешь, лежит пропасть в 50 лет. Но главное о том, как занимать и держать дистанцию по отношению к собственному опыту, не скатываясь в патетику или самоуничижение.
Я уже писала ранее, что в русскоязычном автофикшне последних лет мне не хватает широты кругозора, классового чутья, самоиронии, дистанции по отношению к собственной жизни. Люди часто торопятся вывалить личный опыт, писать по горячим следам, забывая, что книга не сторис и не твиттер, где принято соревноваться в скорости постинга и одноразовых шутках. Что откровенность не оправдывает поверхностности и стилистических косяков. Подобные тексты просто теряются на многолетней тонкой работы с деталями, когда приближаясь к простым вещам, о которых пишет Эрно, понимаешь, насколько сложно устроены и эти вещи и наш собственный взгляд
Давно убеждена: написать короткую книгу гораздо сложнее, чем длинную. Больше половины моих любимых книг, фаворитов всех времен и народов, короткие: женщина в песках Кобо Абэ, герой нашего времени Лермонтова, дневник неудачника Лимонова, завтрак у тиффани Капоте, кинг-конг теория Депант, метель и день опричника Сорокина, generation p Пелевина, момент Липтрот, camgirls Терезы Сенфт и так далее и так далее. Теперь список пополнила Анни Эрно.
Категорически отказываюсь записывать «Память девушки» в избитый жанр «автофикшн». Скорее это тонкие и очень личные зарисовки о том, как происходит создание автофикшна. О том, как проходит обычно невидимая работа по отбору материала, как работает индивидуальная память, как (вос)создается собственный портрет, когда между тобой и событиями, о которых ты пишешь, лежит пропасть в 50 лет. Но главное о том, как занимать и держать дистанцию по отношению к собственному опыту, не скатываясь в патетику или самоуничижение.
Я уже писала ранее, что в русскоязычном автофикшне последних лет мне не хватает широты кругозора, классового чутья, самоиронии, дистанции по отношению к собственной жизни. Люди часто торопятся вывалить личный опыт, писать по горячим следам, забывая, что книга не сторис и не твиттер, где принято соревноваться в скорости постинга и одноразовых шутках. Что откровенность не оправдывает поверхностности и стилистических косяков. Подобные тексты просто теряются на многолетней тонкой работы с деталями, когда приближаясь к простым вещам, о которых пишет Эрно, понимаешь, насколько сложно устроены и эти вещи и наш собственный взгляд
«Как мы присутствуем в бытии других, в их памяти, образе жизни в самих действиях? Поразительное несоответствие между влиянием, которое оказали на меня две ночи с этим мужчиной, и ничтожностью моего собственного присутствия в его жизни. Я ему не завидую: ведь это я – пишу».
«В каком-то смысле я нарочно заглушала свои сомнения, чтобы дойти до той точки – в ней я сейчас и нахожусь, – когда будет невозможно отменить – принести в жертву – всё, что я уже о ней написала. Это относится и к тому, что я написала о себе. И в этом отличие моей книги от беллетристики. В нем ничего не сделаешь с реальностью, с это случилось, зафиксированным в архивах лондонского суда с указанием наших имен».
«Я начала делать из себя литературное существо – человека, который живет так, словно его жизнь однажды будет описана».
«Важно не то, что происходит, а то, что делаем с происходящим мы сами».
«То, что мы проживаем, еще не имеет смысла в тот миг, когда мы это проживаем, вот почему вариантов письма так много»
«В каком-то смысле я нарочно заглушала свои сомнения, чтобы дойти до той точки – в ней я сейчас и нахожусь, – когда будет невозможно отменить – принести в жертву – всё, что я уже о ней написала. Это относится и к тому, что я написала о себе. И в этом отличие моей книги от беллетристики. В нем ничего не сделаешь с реальностью, с это случилось, зафиксированным в архивах лондонского суда с указанием наших имен».
«Я начала делать из себя литературное существо – человека, который живет так, словно его жизнь однажды будет описана».
«Важно не то, что происходит, а то, что делаем с происходящим мы сами».
«То, что мы проживаем, еще не имеет смысла в тот миг, когда мы это проживаем, вот почему вариантов письма так много»
Forwarded from Как сказать Прощай
Сегодня траурный день и прямо сейчас минута молчания, которую объявили многие музеи страны. Действительно, жертв оказалось больше, чем в Норд-Осте, хотя тот во многом вспоминается как более страшный из-за растянутости на неск дней и захвата заложников. С др стороны, тогда не было такого кошмарного ежесекундного медийного потока, из всех утюгов расстрелы в прямом эфире, и панические пружины на глазах раскручиваются в непонятном направлении. Из нового, внезапно главными фигурами стали 30-летние, те, кто быстро действовал, выводил народ, несмотря на ранения итд, или просто пострадавшие, которые дают интервью. Их эмоция - меланхолия и спокойствие, сосредоточенность - довольно сильно выпадает из обычной телевизионной истерики. И она понятна. Выбирать не приходится но да, хотелось бы выжить и в любом случае остаток жить по своему усмотрению. Времени уже никакого нет. В том числе нет времени на страх перед ухудшением политических \ исторических обстоятельств. И вообще нет энергии ни на какое ожидание перемен, все эти эмоции остались в нулевых. Это пост соболезнований и горя, но в то же время рассуждение о будущем, которое в любых очень тяжких условиях мы только сами себе можем спроектировать
Вместе с ребятами из Это базис обсудили демонстративное потребление, безумно богатых русских, советскую номенклатуру, карликов с шампанским, спускающихся на тросах во время элитных вечеринок в нью-йорке, легитимацию капиталов, нажитых в 90-е, а также этнографические исследования вопиющей роскоши. Словом, все то, к чему типичный гуманитарий из российской академии не имеет ровным счетом никакого отношения.
Ждите запись подкаста в ближайшее время и читайте хорошие книги. Например те, что на фотографии
Ждите запись подкаста в ближайшее время и читайте хорошие книги. Например те, что на фотографии
Хочется лишний раз напомнить себе, что рядом с глобальными катастрофами и всеобщим трауром всегда существует индивидуальная боль. И она не менее важна и уж точно куда более ощутима телесно, чем боль глобальная.
Что бывает сверлящая мозг насквозь мигрень, которую не берет даже кеторол и удаление зубов мудрости с последующим наложением швов. А иногда эти два события совпадают. Как сегодня.
Забрала зуб мудрости себе на память. В качестве мини подарка за терпение купила себе советскую открытку в винтажке на Ленинском проспекте. Про себя назвала ее «Здравствуй кариес»
Что бывает сверлящая мозг насквозь мигрень, которую не берет даже кеторол и удаление зубов мудрости с последующим наложением швов. А иногда эти два события совпадают. Как сегодня.
Забрала зуб мудрости себе на память. В качестве мини подарка за терпение купила себе советскую открытку в винтажке на Ленинском проспекте. Про себя назвала ее «Здравствуй кариес»
«Божий дар богатства» или из разбойников в бароны в 90-е
ч.1
Прочла наконец «Безумно богатых русских» Элизабет Шимпфёссль – масштабное и многослойное повествование об эпохе первоначального накопления капитала (которое, если вспомнить Пелевина, является также и окончательным), рассказанное непосредственными участниками, ныне живущими в Лондоне. Читала уже после того, как прочла «Очень важных людей» Эшли Мирс, что наложило свой отпечаток и подталкивало искать параллели между двумя текстами (к слову, их было немало). Тем не менее, книга произвела сильное впечатление. Главным образом потому, что за тему новых российских элит до недавнего времени толком никто не брался. А тем более не брался так основательно, без насмешек, сарказма или гнева, которые всегда сопровождают разговоры о богатых людях, чье богатство мы представляем себе лишь абстрактно.
Книга настолько многогранна, что пересказывать её бессмысленно. Упомяну лишь несколько эпизодов. Начинается все, понятное дело, в 90-е: кооперативы, приватизация, ваучеры, нищета, передел, первые олигархи, приход к власти Путина. Потом нефтяной бум нулевых, разгул вульгарной роскоши, того самого показного потребления, которое к началу десятых уступает место более спокойному, буржуазному в классическом понимании, образу жизни. У богатых русских, наживших состояния в 90-е и начале 2000-х, появляется потребность в легитимации своего богатства. Быть просто богатым уже недостаточно. Пришло понимание, что деньги не равны статусу, а экономический капитал можно и даже нужно конвертировать в социальный и культурный. Теперь нужно доказать, в первую очередь узкому кругу таких же как ты, а затем, если получится, западным элитам, почему именно ты достоин занимать верхние строчки списка Форбс.
Примечательно, что причиной своего успеха и богатства подавляющее большинство героев книги называли гены и божественный промысел, а не везение и случай.
И тут начинается самое интересное
ч.1
Прочла наконец «Безумно богатых русских» Элизабет Шимпфёссль – масштабное и многослойное повествование об эпохе первоначального накопления капитала (которое, если вспомнить Пелевина, является также и окончательным), рассказанное непосредственными участниками, ныне живущими в Лондоне. Читала уже после того, как прочла «Очень важных людей» Эшли Мирс, что наложило свой отпечаток и подталкивало искать параллели между двумя текстами (к слову, их было немало). Тем не менее, книга произвела сильное впечатление. Главным образом потому, что за тему новых российских элит до недавнего времени толком никто не брался. А тем более не брался так основательно, без насмешек, сарказма или гнева, которые всегда сопровождают разговоры о богатых людях, чье богатство мы представляем себе лишь абстрактно.
Книга настолько многогранна, что пересказывать её бессмысленно. Упомяну лишь несколько эпизодов. Начинается все, понятное дело, в 90-е: кооперативы, приватизация, ваучеры, нищета, передел, первые олигархи, приход к власти Путина. Потом нефтяной бум нулевых, разгул вульгарной роскоши, того самого показного потребления, которое к началу десятых уступает место более спокойному, буржуазному в классическом понимании, образу жизни. У богатых русских, наживших состояния в 90-е и начале 2000-х, появляется потребность в легитимации своего богатства. Быть просто богатым уже недостаточно. Пришло понимание, что деньги не равны статусу, а экономический капитал можно и даже нужно конвертировать в социальный и культурный. Теперь нужно доказать, в первую очередь узкому кругу таких же как ты, а затем, если получится, западным элитам, почему именно ты достоин занимать верхние строчки списка Форбс.
Примечательно, что причиной своего успеха и богатства подавляющее большинство героев книги называли гены и божественный промысел, а не везение и случай.
И тут начинается самое интересное
Telegram
Колпинец
Этнография эскорта и экономика высоких каблуков
Получить степень по антропологии после карьеры топ модели, а затем описать изнанку модельного бизнеса и работу телесного капитала? Знакомьтесь, Эшли Мирс и ее книга «Очень важные люди: статус и красота в мире…
Получить степень по антропологии после карьеры топ модели, а затем описать изнанку модельного бизнеса и работу телесного капитала? Знакомьтесь, Эшли Мирс и ее книга «Очень важные люди: статус и красота в мире…
ч.2
Оказывается, что большинство респондентов Шимпфёссль видят себя не людьми, нажившими состояние в условиях дикого запада, а наследниками и продолжателями дела советской интеллигенции. Причем интеллигенция для них это университетская номенклатура, своего рода советская аристократия, а не, скажем, диссиденты.
Дедушка профессор, бабушка академик, просторная квартира в центре Москвы и дача на Николиной горе – обязательный набор. Также как и упоминание, что «именно от дедушки мне передались гены, тяга к чтению и трудолюбие». Некоторые идут дальше и ищут свои корни в дореволюционной аристократии, среди дворянства. Но таких меньшинство. Обычно хватает советской интеллигенции.
Само собой, где то рядом маячит «высокая культура». Культура, как и филантропия вообще занимают в книге важное место. Она не просто аксессуар, как особняк на рублевке или яхта, а смысловой центр, вокруг которого вращается жизнь человека с восьмизначной суммой на счету. Содержать благотворительный фонд или сразу несколько – не просто хороший тон, а маркер принадлежности «к своим». При этом тяга к искусству и филантропии совершенно спокойно сочетается с дремучим сексизмом, пренебрежительным, в духе кухонных разговоров, отношением «к западу», гомофобией (эпизод, где московский миллионер гей говорит, что «в россии нет гомофобии и вообще, хватит устраивать гей парады и жаловаться, что «меньшинства» притесняют – производит сильное впечатление).
Что роднит книгу Шимпфёссль с книгой Мирс. И в том и в другом мире женщины – спутницы, источники удовольствия и статуса, а не главные героини. Хотя новая русская буржуазия уже признает, что жениться на моделях или женщинах не своего круга — дурной тон, вечеринки из книги Мирс как и сам эскорт остается востребованной формой досуга.
Но, пожалуй главное сходство «Безумно богатых русских» и «Очень важных людей» – тот недостижимый, во многом мифический идеал, к которому стремятся главные герои. Идеал этот – британская аристократия. Те самые «олд мани», докатившиеся до тикток трендов и рилсов.
Описывая мир элитных вечеринок, Мирс совершенно точно отмечает, что VIP клубы появились в эпоху демократизации и глобализации огромных богатств. Если предыдущие поколения богатых людей имели глубокие корни среди местных сообществ, где все знали друг друга и соблюдали общие правила и ограничения, то новая элита глобальна и ни к чему не привязана. Она включает в себя русских олигархов, криптовалютных миллионеров, стартаперов, интернет бизнесменов, нефтяных магнатов из арабских стран, закредитованых азиатских девелоперов и прочих людей с темным прошлым. При широте возможностей они все еще вынуждены объяснять кто они такие и откуда у них деньги гулять с таким размахом. В отличие от британской аристократии, чьи деды, а теперь уже внуки учатся в Итоне, живут в фамильных особняках и не расшаркиваются ни перед кем.
Вдвойне комично это тоска по мифической аристократии смотрится на фоне свежего сериала «Джентельмены» Гая Ричи, где аристократия наоборот показана деградирующей и стремительно сдающей свои позиции. Отчего она однако не перестает быть аристократией со всеми вытекающими привилегиями.
В общем, книгу горячо рекомендую!
Оказывается, что большинство респондентов Шимпфёссль видят себя не людьми, нажившими состояние в условиях дикого запада, а наследниками и продолжателями дела советской интеллигенции. Причем интеллигенция для них это университетская номенклатура, своего рода советская аристократия, а не, скажем, диссиденты.
Дедушка профессор, бабушка академик, просторная квартира в центре Москвы и дача на Николиной горе – обязательный набор. Также как и упоминание, что «именно от дедушки мне передались гены, тяга к чтению и трудолюбие». Некоторые идут дальше и ищут свои корни в дореволюционной аристократии, среди дворянства. Но таких меньшинство. Обычно хватает советской интеллигенции.
Само собой, где то рядом маячит «высокая культура». Культура, как и филантропия вообще занимают в книге важное место. Она не просто аксессуар, как особняк на рублевке или яхта, а смысловой центр, вокруг которого вращается жизнь человека с восьмизначной суммой на счету. Содержать благотворительный фонд или сразу несколько – не просто хороший тон, а маркер принадлежности «к своим». При этом тяга к искусству и филантропии совершенно спокойно сочетается с дремучим сексизмом, пренебрежительным, в духе кухонных разговоров, отношением «к западу», гомофобией (эпизод, где московский миллионер гей говорит, что «в россии нет гомофобии и вообще, хватит устраивать гей парады и жаловаться, что «меньшинства» притесняют – производит сильное впечатление).
Что роднит книгу Шимпфёссль с книгой Мирс. И в том и в другом мире женщины – спутницы, источники удовольствия и статуса, а не главные героини. Хотя новая русская буржуазия уже признает, что жениться на моделях или женщинах не своего круга — дурной тон, вечеринки из книги Мирс как и сам эскорт остается востребованной формой досуга.
Но, пожалуй главное сходство «Безумно богатых русских» и «Очень важных людей» – тот недостижимый, во многом мифический идеал, к которому стремятся главные герои. Идеал этот – британская аристократия. Те самые «олд мани», докатившиеся до тикток трендов и рилсов.
Описывая мир элитных вечеринок, Мирс совершенно точно отмечает, что VIP клубы появились в эпоху демократизации и глобализации огромных богатств. Если предыдущие поколения богатых людей имели глубокие корни среди местных сообществ, где все знали друг друга и соблюдали общие правила и ограничения, то новая элита глобальна и ни к чему не привязана. Она включает в себя русских олигархов, криптовалютных миллионеров, стартаперов, интернет бизнесменов, нефтяных магнатов из арабских стран, закредитованых азиатских девелоперов и прочих людей с темным прошлым. При широте возможностей они все еще вынуждены объяснять кто они такие и откуда у них деньги гулять с таким размахом. В отличие от британской аристократии, чьи деды, а теперь уже внуки учатся в Итоне, живут в фамильных особняках и не расшаркиваются ни перед кем.
Вдвойне комично это тоска по мифической аристократии смотрится на фоне свежего сериала «Джентельмены» Гая Ричи, где аристократия наоборот показана деградирующей и стремительно сдающей свои позиции. Отчего она однако не перестает быть аристократией со всеми вытекающими привилегиями.
В общем, книгу горячо рекомендую!
Наконец-то можно сказать во всеуслышание: после долгой напряженной работы Teller blog, где я вот уже несколько месяцев работаю главным редактором, перезапустился! Проект, где социологи, антропологи, философы и профильные исследователи описывают новую реальность медиа. Нас интересуют миры метавселенных, социальное и культурное измерение селф-хелп литературы, феномен удаленной работы, технологические утопии и дистопии – и это лишь беглый список.
Пока предлагаю ознакомится с первыми вышедшими у нас текстами: «От бедного образа к среднему» о «средних изображениях» Хито Штейерль от Ивана Неткачева и «Пираты, анархисты и хакеры: краткая история интернет-утопий»
от Ани Щетвиной.
Как главный редактор я отвечаю за общую концепцию и авторов. И авторский состав у нас, надо сказать, блистательный. Помимо Ивана и Ани, к нам уже присоединились Катя Крылова, Ольга Кай, Максим Мирошниченко и Катя Киселева.
Выражаю огромную признательность всей нашей команде, без которой этот проект был бы невозможен.
Stay tuned!
Пока предлагаю ознакомится с первыми вышедшими у нас текстами: «От бедного образа к среднему» о «средних изображениях» Хито Штейерль от Ивана Неткачева и «Пираты, анархисты и хакеры: краткая история интернет-утопий»
от Ани Щетвиной.
Как главный редактор я отвечаю за общую концепцию и авторов. И авторский состав у нас, надо сказать, блистательный. Помимо Ивана и Ани, к нам уже присоединились Катя Крылова, Ольга Кай, Максим Мирошниченко и Катя Киселева.
Выражаю огромную признательность всей нашей команде, без которой этот проект был бы невозможен.
Stay tuned!
Teller
От бедного образа к среднему. Как происходит трансформация цифровой образности в интернет-эпоху
С переходом медиа в цифру визуальный мир вокруг нас радикально изменился, в особенности в последние годы, с распространением нейросетей. А значит, трансформировались и наши отношения с изображением, и то, как оно производится. Художник и медиа теоретик Хито…
Второе радостное событие — день рождения моего лучшего друга, бессменного шкипера издательства и радио Асебия, и «дорогого брата» Дениса!
От чистого сердца поздравляю тебя с юбилеем. Ты надежный друг и отличный собеседник, с которым можно спорить часами, на скатываясь при этом в ругань и унылые упреки. У тебя великолепное чувство юмора. Ты умеешь поддерживать и слушать. Оставайся таким же импульсивным и энергичным, полным идей и планов!
«Жизнь это полоска тротуара над пропастью» говорила Вирджиния Вулф. Надеюсь оставшийся отрезок полоски мы пройдём как минимум с улыбкой и неослабевающим интересом к жизни, переживем с тобой еще не один скуф апокалипсис и пройдемся вихрем по родному городу.
Обнимаю!
От чистого сердца поздравляю тебя с юбилеем. Ты надежный друг и отличный собеседник, с которым можно спорить часами, на скатываясь при этом в ругань и унылые упреки. У тебя великолепное чувство юмора. Ты умеешь поддерживать и слушать. Оставайся таким же импульсивным и энергичным, полным идей и планов!
«Жизнь это полоска тротуара над пропастью» говорила Вирджиния Вулф. Надеюсь оставшийся отрезок полоски мы пройдём как минимум с улыбкой и неослабевающим интересом к жизни, переживем с тобой еще не один скуф апокалипсис и пройдемся вихрем по родному городу.
Обнимаю!
Тем временем мы продолжаем вещание: на днях вышел текст Ольги Кай об истоках VR с интересными деталями о которых вы, возможно, никогда раньше не слышали.
«Первому игроку...» отправной материал Оли из серии о виртуальной реальности
«Первому игроку...» отправной материал Оли из серии о виртуальной реальности
Teller
Первому игроку приготовиться. С чего начать путешествие по метавселенным
Виртуальная реальность давно будоражит умы фантастов и изобретателей, а в последнее время все активнее проникает в повседневную жизнь простых пользователей. Исследователь VR и автор телеграм-канала «Метаверсошная» Ольга Кай — об истоках развития технологии…
Пост-знакомство, но не со мной, а с вами!
Вижу людей здесь прибавилось, мне очень интересно, кто подписан на канал. Пишите о себе в комментариях. Обещаю всех посмотреть ⚡️
В качестве подсказки оставлю несколько вопросов:
- как вы узнали о канале?
- чем занимаетесь: работа, проекты, учеба
- зачем вы здесь?
Вижу людей здесь прибавилось, мне очень интересно, кто подписан на канал. Пишите о себе в комментариях. Обещаю всех посмотреть ⚡️
В качестве подсказки оставлю несколько вопросов:
- как вы узнали о канале?
- чем занимаетесь: работа, проекты, учеба
- зачем вы здесь?
Пока телеграм продолжает ядовито побулькивать насчет двух стульев за спиной Дурова, просто хочу напомнить, что лучшую книгу о мифологии стартаперов и т.н. «корпоративном лидерстве» написала Элис Марвик 11 лет тому назад.
Как ей удалось выяснить в ходе полевой этнографической работы, эта мифология в свою очередь распадается на три отдельных мифа: миф о меритократии, миф о предпринимательстве (т.н. американская мечта) и миф о подлинности или аутентичности, а точнее о том, как правильно репрезентировать эту аутентичность в соцсетях если ты преуспевающий владелец технологической империи.
С тех пор на обителей Кремниевой долины обрушилось много, по большей части однообразной критики, но книга Марвик интересна главным образом тем, что описывает первые годы существования платформ, которыми мы пользовались все прошлое десятилетие и продолжаем пользоваться сейчасс помощью VPN. Точно также как ей удалось увидеть и зафиксировать первые ростки мифа о «личном бренде», вызывающего сегодня смесь зевоты и тошноты.
Из последних текстов по теме могу вспомнить эссе Майкла Эби в относительно свежем New Left Review, где он фиксирует исторический момент, когда обязанности генерального директора стали смещаться от анонимного управления компанией в сторону создания персонального мифа в масс медиа.
Одно из самых интересных наблюдений Эби касается своеобразного литературного жанра – евангелистской бизнес-биографии или автобиографии, бум которого по времени совпал с технологическим бумом и ростом популярности венчурного финансирования и как все это в итоге привело к символической смерти «инноватора».
Время «вдохновляющих» биографий и мотивационных пабликов с цитатами прошло, остались только мемы
https://newleftreview.org/sidecar/posts/death-of-the-innovator
Как ей удалось выяснить в ходе полевой этнографической работы, эта мифология в свою очередь распадается на три отдельных мифа: миф о меритократии, миф о предпринимательстве (т.н. американская мечта) и миф о подлинности или аутентичности, а точнее о том, как правильно репрезентировать эту аутентичность в соцсетях если ты преуспевающий владелец технологической империи.
С тех пор на обителей Кремниевой долины обрушилось много, по большей части однообразной критики, но книга Марвик интересна главным образом тем, что описывает первые годы существования платформ, которыми мы пользовались все прошлое десятилетие и продолжаем пользоваться сейчас
Из последних текстов по теме могу вспомнить эссе Майкла Эби в относительно свежем New Left Review, где он фиксирует исторический момент, когда обязанности генерального директора стали смещаться от анонимного управления компанией в сторону создания персонального мифа в масс медиа.
Одно из самых интересных наблюдений Эби касается своеобразного литературного жанра – евангелистской бизнес-биографии или автобиографии, бум которого по времени совпал с технологическим бумом и ростом популярности венчурного финансирования и как все это в итоге привело к символической смерти «инноватора».
Время «вдохновляющих» биографий и мотивационных пабликов с цитатами прошло, остались только мемы
https://newleftreview.org/sidecar/posts/death-of-the-innovator
Sidecar
Michael Eby, Death of the Innovator? — Sidecar
On corporate ‘leadership’.
Фейсбук подкинул воспоминание. Нарисовала фломастерами свой ежевечерний променад в апреле 2020, во время карантина в Пятигорске.
Помимо регулярных прогулок на горе Горячей и вдоль Подкумка, похожего на Меконг, помню мутное чувство тревоги, что пока мы тут прозябаем на обочине, где-то там рушится большой мир, что так, как раньше больше не будет, а как будет – непонятно.
Экранное время, превысившее все лимиты, новости из Москвы, где невозможно было передвигаться дальше соседнего магазина. Первые в жизни зачеты, которые я приняла у студентов по зуму (помню людей с заклеенными камерами, кто отклеивал их на время созвонов, а потом заклеивал опять), вечная сонливость и хэштег stayhome. Именно тогда, в начале мая, я узнала, что поступила в аспирантуру и получила первое предложение написать книгу от издательства, что сразу выдернуло меня из сонного болота. А 1 июня уже вылетела в Москву первым, плотно забитым людьми в масках, самолетом.
Тогда казалось, что самое страшное уже случилось. Смешно, не правда ли?
Помимо регулярных прогулок на горе Горячей и вдоль Подкумка, похожего на Меконг, помню мутное чувство тревоги, что пока мы тут прозябаем на обочине, где-то там рушится большой мир, что так, как раньше больше не будет, а как будет – непонятно.
Экранное время, превысившее все лимиты, новости из Москвы, где невозможно было передвигаться дальше соседнего магазина. Первые в жизни зачеты, которые я приняла у студентов по зуму (помню людей с заклеенными камерами, кто отклеивал их на время созвонов, а потом заклеивал опять), вечная сонливость и хэштег stayhome. Именно тогда, в начале мая, я узнала, что поступила в аспирантуру и получила первое предложение написать книгу от издательства, что сразу выдернуло меня из сонного болота. А 1 июня уже вылетела в Москву первым, плотно забитым людьми в масках, самолетом.
Тогда казалось, что самое страшное уже случилось. Смешно, не правда ли?