Когда-то давно помогал другу детства разобрать дедушкину библиотеку, и в ней оказалось много редких книг. Друг предложил выбрать любую, и я взял сборник андеграундных поэтов и художников «Личное дело», оформленный как рукописная копия. Там впервые прочел стихи и Льва Рубинштейна, и Дмитрия Пригова. Запомнились именно эти двое. Кажется, там были и эти стихи Льва Семеновича:

Мне снилось, будто бы в песок он навсегда прилег.
Кому понять, как не ему, земную кутерьму?
И то, что все не так, как есть...
И что невнятна весть...
И вот витает над землей товарищ дорогой…

Потом столкнулся с текстами Рубинштейна уже по работе. Редактировал, можно сказать (хотя скорее просто заверстывал и публиковал) его колонки на злобу дня. Политические колонки — по-моему, худший жанр из всех существующих. Но тексты Рубинштейна как-то даже не получалось назвать колонками: если текст прекрасно написан, то это не колонка, а все же эссе. Коллеги очень сердились на эти тексты, к которым невозможно придумать подводку. О чем этот текст? Ни о чем. Но главное же не что, а как.

А познакомился с Рубинштейном только месяц назад, на Нонфикшне. Тогда как раз прочитал фантасмагорические мемуары Пригова «Живите в Москве» и хотел купить его сборник стихов на стенде Ивана Лимбаха. Сборника Пригова не было, но был сборник Льва Рубинштейна. И тут, пока я рассеянно лапал другие книги, подошел и сам Лев Рубинштейн. Произошел диалог (я его описывал) между сотрудницей издательства и Рубинштейном.

И тут меня осенило: нахуя тебе Пригов, давно все же умерший, при всем уважении, когда прямо перед тобой живой равновеликий ему поэт Рубинштейн. Получил от Рубинштейна автограф, перекинулись с ним репликами, своего рода смол-ток, но никогда прежде не вел столь душевных смол-токов. Лев Семенович столь стремительно расположил к себе, что захотелось предложить выпить. Но пока я обдумывал, как бы что-то подобное предложить, чтобы это не выглядело совсем панибратски, Лев Семенович попрощался и ускользнул. Ну ничего, решил я, еще как-нибудь выпьем. Царствие Небесное, как в таких случаях говорят. Или же «хорошего витания над землей» Льву Семеновичу.

В выборе книг решил больше доверять случаю, читать в основном то, что само плывет в руки. Вот с большим удовольствием прочитал роман 1930 года «Мастерская человеков» советского писателя и литчиновника Ефима Зозули (в роли случая выступил Максим Сурков из Циолковского, спасибо ему). Обаятельный и слегка безумный роман о предприятии, где изготовляют или же воскрешают новых людей. Сатирическая эпопея, что-то вроде «12 стульев», но про гомункулов, големов и франкенштейнов.

«Понимаете, для того, чтобы изобрести какой-нибудь примус, нужно все-таки затратить медь, олово, проволоку, всякие материалы, надо, наконец, жечь бензин. Тут же ничего этого не нужно. Кровь человеческая стоит дешево, вы видите, как она льется. По цене ее нельзя сравнить с бензином. Она просто ничего не стоит. А человеческое тесто, то есть человеческие ткани, валяются где попало, так что, пожалуйста, проверьте скорее мое открытие и дайте мне скорее патент».

Создатель мастерской хочет изготовлять новых людей, но все новые люди получаются почему-то бракованными. Например, произведенный в мастерской писатель, который не может придумать ни одного сравнения. Один из сотрудников мастерской дает неглупый совет:

«Валяйте после слова «как» все, что придет в голову, и это будет самое лучшее. Не пишите «небо было как синий купол». Это старо и безвкусно. Пишите: «небо было как мороженое», «как воспоминание детства», «как комод», «как ведро с песком», или вот глаза. Почему глаза, как васильки? Какие тут, к черту, васильки?! Васильков уже давно нет. Пишите: «глаза были, как текстильный станок», «как радиоконцерт», «как невысказанная декларация»»

Приехал на квартиру деда и бабушки, забрать квитанции. Напротив лифта висит такая бумажка, с эмоциональным воззванием. «Не пускайте женщину, которая мочится на лестничной клетке». Висит давно, но обратил внимание только сейчас.

Долго вчитывался в нее, читал, перечитывал. Приехал лифт с соседкой с пятого этажа. Зовут ее как-то интересно, Агриппина Ивановна или типа того. Состоялся смол-ток на тему бумажки. Она объяснила: какая-то женщина все время справляет нужду в одном месте, под дверью соседей на втором этаже. Всегда возле одной и той же двери.

В принципе, в этом есть логика: если это бездомная женщина, и она знает код от конкретного подъезда, то почему бы ей не приходить и не мочиться именно в нем? На первом этаже слишком палевно, вот она и делает дела на втором этаже. Но что, если в этом есть дополнительный смысл? Представил себе героиню из фильма Абуладзе «Покаяние», жертву репрессий, которая каждую ночь выкапывала труп диктатора, чтобы подбросить его родственникам под дверь. Может, и тут речь идет о некоем послании?

Все же какой страшный фильм, «Покаяние». Иногда вижу куски этого фильма во сне.

Пока ездил туда и обратно на электричке, придумал что-то вроде романа в рассказах. Погадал по и-цзин, стоит ли приниматься сейчас за работу. Директива такая:

На поле есть дичь.
В войске воз трупов.
Царь трижды пожалует приказы.

А еще забрал брошюру памяти деда, почему-то с пятном от компота, но ничего. Прочел и почувствовал завуалированный укор мне, внуку. Дед все время говорит о преемственности, о воспитании нового поколения ученых-геологов. А на мне как раз прервалась наша геологическая династия по мужской линии. Но с другой стороны: предки интересовались землей и тем, что под ней, вот и мои интересы сводятся, в общем, к тому же. Мертвецы, кладбища, загробная жизнь, дьявол, древние культы хтонических божеств. В каком-то смысле продолжаю фэмили-бизнес, пусть и без степеней и коллоквиумов.

Из книги Вив Гроскоп «Прощай, грусть. 12 уроков счастья из французской литературы»

В 1947-м наблюдался значительный рост продаж сочинения Жан-Поля Сартра «Бытие и ничто». Сартр выяснил, что женщины покупают книгу, поскольку она весит ровно один килограмм. Такая вещь была чрезвычайно полезна в хозяйстве в те времена, когда все медные гири переплавили для нужд фронта.

Оказался в районе Лефортово и не смог не зайти на Введенское кладбище. Не бывал там уже много лет, но из-за холода прогулялся лишь по главной аллее. Там увидел могилу поэта Дмитрия Кедрина. Похоронен он под мощнейшим, как я выяснил потом, 300-летним дубом.

Знал, что Кедрин — автор исторических эпопей, про зодчих при Иване Грозном, про Ермака и тд., но ничего не читал. Самое у него известное — это, наверное, «Песня про Алену-старицу» 1938 года, где есть такие строки:

Все птицы спят,
Одни дьяки
Людей казнят.

А также:

Да помни, дьяк,
Не ровен час:
Сегодня - нас,
А завтра - вас!

Кедрина не репрессировали, он умер в 1945 году, вне связи с Великой Отечественной. Смерть очень таинственная: выпивал с другом в рюмочной, а потом заторопился домой, к больной жене, с лекарствами. Кедрин жил в Черкизово, но его тело нашли через сутки в противоположной стороне от Москвы, в Вешняках, на какой-то свалке. Накануне Кедрин жаловался жене, что его кто-то преследует. Есть масса предположений на этот счет, но толком до сих пор ничего не известно.

Вспомнил про знакомого участника «Битвы экстрасенсов», который общается с мертвыми. Захотелось ему написать, может быть, он бы помог прояснить этот момент, но не решился.

Провел очередное гадание по и-цзин. Директива такая:

Влекущая радость
Туман над водой
Благородный человек обращается к друзьям и близким, чтобы дать свои объяснения.

Из язвительных мемуаров Нины Берберовой «Курсив мой» особенно запомнилась сцена прощания эмигрантской тусовки с Андреем Белым. Он решил вернуться в СССР из Берлина и сидел на этом мероприятии с загадочным и всеведущим видом, как Иисус на Тайной вечере. А потом закатил истерику из-за того, что его провожают без должного пафоса и трагизма.

Стало вдруг интересно, чем занимался автор нечитабельного шедевра «Петербург», вернувшись в СССР из Берлина, вплоть до смерти в 1934 году. Последный труд Белого — «Мастерство Гоголя» (тот же 1934 год выпуска). Взял его полистать, «понюхать», как выразился бы сам Белый. А там сплошные графики, диаграммы, какие-то фаллосы. Пока не разобрался, что они значат, и не уверен, что разберусь. Довольно изящный вариант «внутренней эмиграции», «ухода в лес»: сидеть в подмосковной деревне (Кучино), рисовать графики, диаграммы и фаллосы, силясь таким образом объяснить гоголевскую поэтику.

Сегодня впервые сходил на телек, канал «Культура», запись программы про Вагинова. Не знал состава участников, но почему-то думал, что будет поэт Александр Скидан. Участвовал с ним в презентации записных книжек Вагинова в «Порядке слов», и он толкнул вдохновенную речь про экскрементальную линию и поэтику экскрементов в творчестве Вагинова. Даже выписал себе в заметки его цитату: «Удовольствие от разбирательства в этом окаменевшем кале несопоставимо ни с чем!». Скидана не было, но зато был уже знакомый мне замечательный Михаил Лурье, фольклорист.

Прихватил с собой фляжку с джином для вдохновения, но на ВГТРК меня с ней не пустили, и даже не разрешили оставить на вахте. Пришлось, как персонажу фильма «Фарго», закопать фляжку в снегу. Закопал и установил палочку в качестве опознавательного значка, под наблюдением полицейских и охраны.

Запись прошла вроде гладко, только напрягся перед программой, когда редактор сказала: «Ведущий Соловьев через пару минут будет здесь». Оказалось, речь шла о Сергее Соловьеве. После программы решил побаловать себя сэндвичем сабвей с тунцом.

Для меня это скорее не блюдо, а парадоксальное явление, в котором заключена некая глубинная правда о мире, в котором живем. Однажды прочел новость с таким заголовком «В сэндвиче сабвей с тунцом не обнаружено следов тунца». Из той же новости выяснилось, что и хлеба в сабвее с тунцом нет, согласно исследованиям. То есть кажется, нет ничего реальнее, чем сэндвич сабвей с тунцом, когда держишь его в руках, обоняешь, вкушаешь. Но вот, согласно лабораторным исследованиям, перед нами не сэндвич с тунцом, а нечто неведомое, ускользающее от определений. В общем, съел этот ускользающий от определений материальный объект и был таков!

Еще сообщу, что вчера впервые оказался на заседании книжного клуба «Лама». Взглянув на эту фотографию, можно подумать, что мы вызывали мертвых, но нет, встреча прошла в атмосфере позитива, как говорится! Спасибо большое организаторам!

Этой осенью, когда корпел над очередным опус магнум в резиденции Переделкино, узнал, что где-то поблизости есть аномальная зона. Она называется Курганы: якобы это массовое захоронение солдат наполеоновской армии. Там отказывают приборы, птицы не хотят петь, люди теряются во времени и пространстве, испытывают сонливость, упадок сил.

Упадок сил у меня случился и без аномальной зоны, так что туда так и не выбрался, но посетил место не менее интригующее и зловещее. Речь о доме-музее Корнея Чуковского. Прежде всего: взгляните на дерево, на котором развешана детская обувь. Как будто оказался в экранизации Стивена Кинга «Оно». Уже в музее заметил портрет Чуковского в экзотическом головном уборе: это индейская шапка из перьев роуч. Когда приходили гости, Чуковский надевал роуч и прятался за деревьями. В какой-то момент, когда гости меньше всего ожидали, он выпрыгивал и кричал, видимо, что-то типа: ААААА, или какой-то индейский клич.

Читал в книге «Повседневная жизнь советских писателей» про то, как однажды Чуковский собрал соседских детей, и у них на глазах утопил в бочке кота. Странная казнь. Этот кот, а между прочим, его звали Кузьма, крал еду со стола, ну и еще как-то проказничал, и Чуковский повелел шоферу избавиться от него, отвезти во двор издательства на Новой Басманной улице. После чего кот Кузьма своим ходом вернулся домой, в Переделкино. Выдающийся подвиг! Быть может, он добирался недели две или больше, настоящая Одиссея. И ради чего? Чтоб тебя умертвил некий дед в экзотическом головном уборе.

Но вообще я пришел в дом-музей не ради Корнея Ивановича, а чтобы взглянуть на кабинет Лидии, дочери. Как раз тогда прочитал ее повести, сперва «Софью Петровну», а потом «Спуск под воду», и остался под впечатлением. Если мне нравится какой-то писатель, сразу стремлюсь посмотреть на его кабинет. Что за стол, какой вид из окна, и высота потолков, и рисунок обоев. Как будто секрет мастерства заключен в обстановке.

Так вот, у Лидии в кабинете стол, на котором, помимо письменных принадлежностей, почему-то лежит груда камней. Смотрительница сказала, что вся обстановка в кабинете — аутентичная, то есть вот так она и сидела, среди этих камней.

А что это за камни? — уточнил я.

Наверное, осколки метеоритов, — заметил то ли в шутку, то ли всерьез некий мужчина, вероятно, спутник одной из работниц музея.

Вообще, приятная в доме-музее обстановка, и люди приятные, но почему-то так торопился из этого дома-музея уйти, что потерял перчатку.

Если б не новости, можно было б сказать, что хорошо в Петербург скатался. Прочел вот в музее Бродского лекцию про петербургский миф в сериале «Бандитский Петербург»

Прямо сейчас на лекции Антона Секисова в музее Бродского «Полторы комнаты.

Таня и Артем делают очень хороший подкаст про писательство!

Итак, наш новый эпизод с гостем: поговорили с Антоном Секисовым. Обсудили начитанность и снобизм, реализм и мистику, бег и тайский бокс, крепкий алкоголь, Петербург, Уэльбека, Горчева, новые и старые тексты — получилась, на мой взгляд, замечательная беседа.

Велкам, друзья, слушайте, делитесь выпуском и своими мнениями о нашем подкасте)

https://writers.mave.digital/ep-17